Полный список журналов Список номеров за 2013 год

29.12.2016

Вероника Милославская

Николай Михайлович Карамзин: не ко двору

Почему в России «забыли» отметить 250-летний юбилей «именитейшего гражданина»?

Карамзин первый показал, что писатель может быть у нас независим и почтен всеми равно, как именитейший гражданин в государстве. Никто, кроме Карамзина, не говорил так смело и благородно, не скрывая никаких своих мнений и мыслей, хотя они и не соответствовали во всём тогдашнему правительству.

(Николай Гоголь. «Выбранные места из переписки с друзьями»)

Помните ли вы, что в 2016-м исполнилось 250 лет со дня рождения Карамзина? Вот и никто не помнит. Кроме узких специалистов.

Поэтому последнее в этом году заседание Никитского клуба и было посвящено ему – Николаю Михайловичу Карамзину (1766–1826), писателю, путешественнику, учёному, «именитейшему гражданину в государстве». Совершенно незаслуженно вытесненному на обочину истории, практически забытому. Чтобы отдать дань уважения этому человеку. Чтобы вспомнить о масштабе его личности и деяний. И чтобы попытаться понять причины случившейся с ним несправедливости.

Жертва одномерного восприятия

Четвертьвековой юбилей – и никакого общественного внимания. Впрочем, точно так же, практически незамеченными, проходили и все предыдущие. Почему?

Вначале определённую роль могла сыграть литературная ревность, считает архитектор и эссеист Андрей Балдин. После того, как Лев Толстой фактически наложил на наследие Николая Михайловича табу, умолчание о Карамзине стало закономерностью.

Но всё же главная причина, по его мнению, в другом.

Мы привыкли дробить Карамзина на составные части. Для литераторов он, прежде всего, писатель. Для историков – историк, автор фундаментального, 12-томного труда «История государства Российского». Для путешественников – человек, написавший «Письма русского путешественника». Для политиков – монархист, убеждённый сторонник самодержавия…

Но Карамзин не был никем из перечисленных в отдельности. Он был множеством, целостной личностью, 3D-человеком.    

Скажем, что такое «Бедная Лиза»? Это невозможно понять только с точки зрения литературы. Вспомните: в повести происходит оправдание и даже сакрализация самоубийцы – немыслимые для того времени. Это была настоящая крамола. Жест не литератора, но Демиурга. Ведь автор фактически предложил заменить старую веру на новую. В итоге после выхода произведения Карамзин надолго поссорился со многими из своего окружения.

Толстовская вера победила и в СССР. Кинематографисты, получив партийное задание, создали полный иконостас великой русской литературы. В котором не оказалось ни одного произведения Карамзина. 3D-человек попал под прицел линейного изучения. Стал жертвой одномерного восприятия.

– Представители двух противоборствующих лагерей постоянно пытались перетянуть его на свою сторону и сделать либо либералом, либо консерватором. А он хотел России как множества. Мы сейчас тоже никак не можем перейти к России как множеству. Только либо-либо. Либо в Европу, либо в СССР. Когда будет преодолён этот разрыв в сознании? Не верится, что скоро, – заключил своё выступление Андрей Балдин.

 – То есть вы считаете, что контр-реформация невозможна? – предположил председатель заседания вице-президент Никитского клуба, научный редактор журнала «Эксперт» Александр Привалов. 

– Нужны умножающие, а не контр-действия, – возразил докладчик. – Россия – это большой мир.

«Поверх барьеров»

Именно такой поэтический образ – «поверх барьеров» – предложил для Карамзина второй основной выступающий, руководитель Центра истории искусств и культуры ИВИ РАН, заместитель шеф-редактора журнала «Родина» Семён Экштут.

Многое в жизни и творчестве Николая Михайловича было и остаётся «поверх барьеров». Непонятно, например, как сошли ему с рук такие строки:

Тацит велик; но Рим, описанный Тацитом,
Достоин ли пера его?
В сём Риме, некогда геройством знаменитом,
Кроме убийц и жертв не вижу ничего.
Жалеть о нём не должно:
Он стоил лютых бед несчастья своего,
Терпя, чего терпеть без подлости не можно!

В политике он был чуть ли не в буквальном смысле «поверх барьеров». Считался убеждённым консерватором, но разделял и либеральные взгляды.

«Я, мирный историограф, алкал пушечного грома, – вспоминал Карамзин о восстании декабристов, – будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятежа. Ни крест, ни митрополит не действовали!»

Много раз говорил о себе, что в душе республиканец. Однако всегда считал, что «самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для её счастья».

В обществе он был тоже выше многих, непреодолимых для большинства барьеров. Люди пушкинской эпохи гораздо серьёзнее наших современников относились к тому, что останется о них в истории, беспокоились, что скажут, как отзовутся об их делах потомки. Тогда о покупке продажных историков не было и речи. Все хотели заручиться беспристрастным и честным свидетельством Карамзина.

Историограф знал всё. Об отречении Константина (когда об этом были осведомлены ещё только 3-4 человека в стране). О внебрачной дочери императрицы Елизаветы, супруги Александра I (лично читал об этом в дневнике Елизаветы Алексеевны). Об истинном состоянии дел в пресловутых военных поселениях (Аракчеев сам предложил Карамзину поездку туда и сопровождал историка собственной персоной – всё ради будущего).

Когда у Николая Михайловича возникли трудности с выпуском трудов, богатый боярин Румянцев предложил издать книги за свой счёт. С одним небольшим условием – собственным гербом на обложке. Писатель отказался.

– Вот нравственная планка! Высота, заданная Карамзиным, недоступна многим и сегодня. Особенно сегодня, – подвёл итог своего выступления Семён Экштут.

… и пирожки из рябчиков

Последовавшее засим всеобщее обсуждение дополнило портрет писателя множеством ярких штрихов.

Вот, к примеру, многие ли из исторических деятелей удостоены чести иметь… кулинарное блюдо своего имени? А Николай Михайлович имеет. Его фамилией названы пирожки из рябчиков – «а-ля Карамзин». Об этом присутствующим сообщил всё тот же Семён Экштут.

– Кстати, настоящую фамилию Карамзина – Кара-мурзин, а также происхождение – из крымских татар – сегодня тоже мало кто помнит. Что, впрочем, неудивительно, – отметил писатель и публицист Лев Аннинский.     

Автор и ведущий исторической программы «Кто мы?» на телеканале «Культура» Феликс Разумовский вернул разговор в серьёзное русло, подчеркнув:

– Карамзин не был включён в исторический пантеон. Для большевиков то, что он сделал, было смерти подобно. Однако именно с Карамзина начинается дело национального самопознания. Не случайно всеобщую известность получила фраза, которую произнёс, дочитав «Историю государства Российского», самый неоднозначный граф Российской империи Фёдор Толстой: «Оказывается, у меня есть Отечество!»

Кстати, восемь первых томов этого издания вышли одновременно 1 февраля 1818 года огромным для того времени тиражом – 3000 экземпляров. И весь он был распродан за месяц! «Историю» читали не только учёные. Даже светские дамы живо обсуждали её в своих салонах.

Правда, не все разделяли взгляды автора. 14-летний Пушкин написал на труд такую эпиграмму:

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.

«И у юнца хватило ума это понять!» – с восторгом (вопреки тому, что можно было бы ожидать) отозвался о четверостишии Карамзин.

Тут, к слову, нельзя не упомянуть про его поистине великую, а возможно и главную роль в жизни – вклад в развитие дарования Пушкина.

Там же, в «Истории», Карамзин совершил ещё один подвиг честного человека – прямо и правдиво описал время Ивана Грозного, назвав его царствование «феатром ужасов», а самого царя тираном, «ненасытным в убийствах и любострастии».

Собравшиеся не могли не вспомнить по этому поводу недавнюю историю с установкой памятника Грозному в Орле, красноречиво свидетельствующую о невежестве, раболепии и холопстве его инициаторов (и не только).

– Разница между элитой и не-элитой была всегда. Но сейчас это приобрело у нас какие-то просто цивилизационные масштабы, – с горечью констатировала профессор, заведующая лабораторией когнитивных исследований СПбГУ, член-корреспондент РАО Татьяна Черниговская. – История никого ничему не учит. И мозги ни на миллиграмм не развились со времён Аристотеля.

А уж совести точно не прибавилось. Ведь это ещё Карамзин говорил: «Если бы отвечать одним словом на вопрос, что делается в России, то пришлось бы сказать: воруют».

В чём же состоял феномен Карамзина? Это в своём заключительном слове попытался сформулировать ведущий заседания Александр Привалов.

Конец XVIII – начало XIX века – сложный, переходный период в истории России. Менталитет россиян претерпевал коренные изменения. Начался поворот на Запад. В тотально православном государстве появились зачатки светской культуры. И Карамзин не просто стоял у истоков новой парадигмы. Он дал ей колоссальный импульс.

Однако при этом Карамзин прекрасно представлял, к каким трагическим последствиям может привести разрушение каких-то основополагающих норм и правил. Этому научила его Великая французская революция, печальный опыт которой он отрефлексировал одним из первых и ещё в 1802 году написал: 

«Революция объяснила идеи: мы увидели, что гражданский порядок священ даже в самых местных или случайных недостатках своих; что власть его есть для народов не тиранство, а защита от тиранства; что, разбивая сию благодетельную эгиду, народ делается жертвою ужасных бедствий, которые несравненно злее всех обыкновенных злоупотреблений власти; что самое турецкое правление лучше анархии… и что должны мы, частные люди, жить спокойно, повиноваться охотно и делать все возможное добро вокруг себя».

Мне же в завершение хочется привести другую цитату:

«Ты хочешь быть автором: читай историю несчастий рода человеческого – и если сердце твоё не обольётся кровью, то оставь перо, или оно изобразит нам хладную мрачность души твоей».

Нет, сейчас так уже никто не пишет, не мыслит, не поступает. Карамзин одним своим существованием демонстрирует нам «хладную мрачность» наших душ. Стоит ли удивляться тому, что его юбилей мы в очередной раз старательно «забыли».  

Фото автора.